Мир вокруг Кристофера абсурден: купе не находится, ключ-карта не открывает дверь гостиничного номера... Когда он приезжает в Прагу абсурд становится сюрреалистичным: вход в морг через окно, сочувственные объятия персонала (неуместность которых усугубляется тем, что герой умершего отца совершенно не знал и не скорбит по нему), стремительный бег по пустым коридорам вслед за местным Вергилием в белом халате.
Можно найти оправдание в том, что это особый "посмертный" мир, но нет, Прага "Праги" вообще не имеет ничего общего с той открыточным волшебным городом, который так все хотят увидеть. Мрачные коробки спальных районов, потрепанные машины, равнодушные официанты, стариковская советская обстановка... Ощущние, будто попал в параллельный, сновидческий мир, где ни у кого нет трех голов, но сама ткань бытия с изъяном.
Однако Кристофер реагирует на все с завидной сдержанностью, точнее, не реагирует никак. Если в поезде он еще возмущался, то попав в пражское междумирье, не удивляется почти ничему. Пиво вместо кофе? Ну, ок... Гуляш по вторникам не подают? Ну, ладно... Кажется, что весь фильм они с женой так и будут ходить разными дорогами и смотреть в разные стороны.
Но нет, сюжет меняется, когда наличие у жены любовника перестает быть секретом, а становится одним из обстоятельств жизни. И дальше мы наблюдаем вот это хорошо знакомое мне шарахание в стороны. Разгневаться, прогнать, попытаться удержать, "начать все заново", попробовать заняться сексом, оставить в покое, бередить раны, наказывая другого или себя?... Абсурд мира уходит на второй план, герои начинают соответствовать вселенной Праги.
Это тотальный непопадос, невозможность диалога. Герой не вписывается в мир: у жены-то карта срабатывает, и купе находится... Он не может поговорить с отцом, который оставил ему привет с того света - аудиокассету с прощальными словами: нет кассетного магнитофона и приходится идти слушать запись в какой-то бар. Все, кого он встречает, говорят о том, какой отец был замечательный, а у героя одна боль: этот замечательный человек оставил его, двенадцатилетнего, без объяснений, так же, без объяснений, появился в день пятнадцатилетия, обещал видеться — и исчез, теперь уже навсегда. Диалог с сыном у Кристофера тоже с не склеивается. (Хотя, на мой взгляд, тут все же есть надежда на благополучие: сын отвечает на все вопросы Кристофера "Ты же мой отец!" — и это звучит подтвержением незыблемости и нормальности мира. Мальчик не рефлексирует, просто живет. Но я еще подумаю об этом)
Все решается довольно быстро и внезапно: Майя оказывается беременной. И даже в этой ситуации она пытается найти контакт: спрашивает у Кристофера его мнения о том, чей же ребенок. И получает, видимо, то, что сопровождало их супружескую жизнь долгие-долгие годы: обрыв контакта. Кристофер однозначно отвечает, что ребенок не его. Тотальный дисконнект: когда Кристофер пытается найти к ней подход, она отвечает агрессией и отчаянием, теперь же она предпринимает последнюю попытку найтись, но попытка заканчивается провалом.
Майя улетает, а Кристофер остается в Праге, как в чистилище. И раздает все, полученное здесь: тело отца, дом отца, его портсигар, будто отвечая на обвинения жены в том, что он не умеет отдавать.
Он просыпается и уходит по узкой улочке, волоча за собой чемодан. Куда идет? В новую жизнь, где он умеет плакать и отдавать? Идет вернуться к сыну, вопреки желанию жены, как когда-то не сделал его отец? Уходит, чтоб раствориться в Праге и стать неупокоенным призраком этого города-сновидения?